Новости – Общество
Общество
«Бывают в жизни очень даже сладкие моменты!»
Фото: Павел Лавров
В Кузбассе заканчивается пора июльского разнотравья и приходит время сбора «таежного» меда
30 июля, 2014 18:03
16 мин
Корреспондент «Русской планеты» узнавал, как пчелы воспитывают людей, о визитах на таежную пасеку медведя, о зрелости янтарного продукта, об уникальном методе его сбора, а также угощался малосольными огурцами с медом.
– К пчелам в фуфайке не ходят, — многозначительно изрекает народную мудрость Михаил Селиверстович, приглашая в дом. — Когда на улице холодно, пчела вялая. В улье прячется. А если ее потревожить, начнет наказывать. Так что обождем-ка от греха подальше.
Раннее утро, моросит обложной дождик. Но это еще не осенние «тягуны», морось теплая, ветер крепкий, есть надежда, что тучи через часик-другой развеются. Да и туман на соседней сопке ползет вниз, а это примета верная: будет хорошая погода.
– Развиднеется, тогда и сходим в улей в гости, — улыбается Селиверстович.
На веранде — накрытый стол, простое угощение: миска малосольных огурчиков и чашка с медом. Заметив мою растерянность, пасечник смеется:
– Что, не пробовал ни разу? Ты не макай, не намазывай, ты вприкуску. Огурец укуси, и сразу ложку меда. Меда не жалей. Вроде и не должно сочетаться, а вот поди ж ты!
На самом деле вкусно. Не попробовал бы сам — не поверил.
– Вообще год, конечно, не ахти, — сокрушается пчеловод, подкладывая в миску добавки. — Самый важный месяц, когда пчелу только-только с зимовки достаешь, это с мая по июнь: помнишь же, холодно было, сыро. Так пчела позже срока зароилась, чуть не передохла вся. У них же как — если семья кризис чувствует, она трутней выгоняет сразу, приплода не дает, маточного молочка в ульях нет, меда нет, жрать им нечего. И тут либо ее подкармливать, либо сидеть и бояться. А я принципиально сахара пчелам не даю. После сахара мед ненастоящий. Но вроде минуло. Рои я снял, а как тепло стало, так они оклемались.
Сейчас на этой глухой пасеке в Берензасе выставлено 40 ульев. Причем больших, построенных по американской методике. Такие называются «рутовские», по фамилии изобретателя, американца Рута. Они разборные, состоят из нескольких корпусов, каждый из которых — сам по себе улей.
– Я экспериментировал. И колоды ставил, и обычные двойные ульи. Время есть, я много лет уже занимаюсь, так, считай, все испробовал. Эти мне кажутся более эффективными. Ну, естественно, для наших климатических условий. И вся пасека у меня под эти самые ульи приспособлена, — рассказывает пчеловод. — Вот пойдем за взятком, увидишь, как все просто и хитро одновременно.
Дождь дает нам время плотно позавтракать, обменяться новостями. Берензас расположен в окруженной сопками долине, тут плохо ловит даже спутниковый сигнал, не то что обычный телевизионный. Телевизор стоит в доме для интерьера, потому живущий круглый год на пасеке Селиверстович охотно слушает и про городские новости, и про международную обстановку. Внезапно, как это бывает в тайге, дождь прекращается.
– Ну вот, замечательно, — радуется пасечник. — Пока готовимся, как раз ветерком обдует, все просохнет, красота!
Спецодежда белого цвета. Чтобы потом, когда раздеваешься, не прихватить ненароком пчелу пальцами. Свободные штаны из плотной ткани по совету пасечника заправляю в носки: так меньше шансов, что под одежду заползет любопытная пчелка. Косоворотку тоже надо застегивать под самое горло и следить за рукавами. Комплект дополняет шляпа-накомарник.
– Это все просто на всякий случай, — успокаивает меня Селиверстович. — Так-то пчелы вполне мирные существа. Ну да, им не нравится, когда у них мед забирают. А кому понравится? Они как думают: мы старались, запасы делали и вдруг на тебе! Нет, так не пойдет. Но если ты все делаешь правильно, то они относятся с пониманием, делятся по-соседски. А вот если что-то делаешь не так, тут-то они, конечно, могут учить.
– Пчелы учат?
– А как же! Они как бы говорят: ты неправильно поступаешь, с нами так нельзя. Учись, исправляйся, а то накажем.
– А что можно сделать не так?
– По улью стукнуть, нижние ярусы потревожить, где самое главное место пчелиной семьи, где у них ясли. Когда работаешь неаккуратно. Если пьяненький к ним придешь. Они выпивших не уважают — страсть, чуть запах только есть, всё — будут бить. В дождь к ним нельзя ходить. Ульям сырость вредна. Если они чувствуют, что ты в непогоду к ним наведался, будут воспитывать.
– А после дождя? — я напрягаюсь, глядя на еще мокрую листву.
– Ну, так мы посмотрим, как они летать начнут, так, значит, все, погода окончательно наладилась.
За разговором Селиверстович успевает раздуть дымарь. Жестяная банка с припаянными сбоку мехами наполняется гнилушками, опилками, щепой. Большого огня тут не надо, главное, чтобы нутро хорошенько тлело.
– Это главный инструмент. Остальное — так, для удобства. Я пока собираю, меха качай, чтобы не потухло, — передает мне пасечник дымокур. Меха тугие. Через полчасика такой работы пальцы наверняка будут нещадно болеть.
Небо радует просинью: тучу рвет на части настойчивым ветерком, сквозь разрывы пробивается солнце. Пчеловод снимает сетчатую шляпу и долго высматривает что-то в макушках елей.
– Ну-ка, приглядись, если зоркий, — подзывает он меня и указывает вверх. — Смотри, на фоне неба хорошо заметно, как пчелки летят. Вот, двумя полосами. Как по дороге, одни — домой, другие в лес. Это они за взятком полетели. У них как: пчела-разведчица полянку найдет с цветами, другим расскажет, и они начинают туда-сюда курсировать. Как по воздушному коридору, не отклоняются ни вправо, ни влево. Ну, раз они вылетели, значит, и нам пора за взятком. Они нас не тронут. Когда работают, ни на что внимания не обращают. Им сейчас вообще не до нас будет.
Пасечник долго ходит среди ульев, примериваясь то к одному, то к другому. Пытается по каким-то одному ему известным признакам определить: с какого улья толк уже будет, а какому еще надо дать постоять в покое. В итоге останавливается у самого дальнего, спрятавшегося под яблоней.
– Вот этот надо успокоить маленько, — показывает он и открывает небольшое окошечко в самом центре конструкции. Вставляет туда дымарь и три раза сильно жмет меха.
– Дыма туда пустим, они смирные станут. Мало пустим, только разозлим, много пустим — вредно. Тут чутье надо. Ну да я уже приспособился, — поясняет пасечник. — Чуть подождем теперь и можно вскрыть.
Какая-то назойливая пчела начинает настойчиво биться о сетку моего накомарника. Отогнать не пытаюсь: предупрежден о том, что махать руками не стоит.
– Михаил Селиверстович, чего это они?
– Чужого опознали. Меня-то они не трогают. Я, бывает, и без сетки прихожу, не трогают. Да ты не переживай, если и жиганет, так это даже полезно.
Сквозь полотняный доспех пчела так и не пробилась, улетела ни с чем.
– Вот оно самое интересное, иди сюда, — зовет пасечник, снимая с улья крышу и провощенную подушку. Под ними — полоска ткани, укрывающая от сырости рамки с сотами.
– Не прогадал. Тут мы уже видим зрелый мед, — довольно улыбается пчеловод.
– Зрелый — это какой?
– Сильный мед. Значит, они его уже подготовили к зимовке, обработали, закрыли, как консервную банку. Видишь, соты полностью запечатаны воском? Она белая получается со всех сторон, меда не видать. Это называется «печатная» рамка. Вот такую уже можно вынимать.
Хитро загнутой стамеской пасечник подцепляет рамки, отодвигая их друг от друга. Потревоженные обитатели улья выползают поинтересоваться происходящим, но в атаку не бросаются. Михаил без опаски опускает руки без перчаток внутрь, настойчиво, но ласково стряхивая пчел с меда.
– Отличный короб. Будем забирать.
В каждом корпусе улья — десять рамок с сотами. Аккуратно сгружаем их в заранее приготовленный ящик.
– Поддай дыма, этот этап им не нравится, — просит меня пасечник. Снова берусь за дымарь, окуривая улей. Вроде помогает. Пчелы хоть и гудят тревожно, но по-прежнему не пытаются нас прогонять.
– В принципе, пчелам — хоть медведь, хоть пасечник — все должно быть едино, — рассуждает Михаил Селиверстович. — А вот они, между прочим, чувствуют разницу. Медведь у них мед забирает, мы у них мед забираем. Но пасечник-то им еще и помогает, и они про это помнят. У нас добрососедские отношения, я с ними хорошо и они ко мне хорошо. А медведь им чего доброго сделал? Пришел, ульик сломал и жрет. Вот таких, жадных, они не жалуют. Ко мне на пасеку как-то забрел медведь. В тот год, когда в тайге пожары были, и зверя из леса ближе к людям выдавило. Пришел, хозяйничать вздумал. Только тронул колоду, они как поднялись! Я в окошко только выглянуть успел, они его уже погнали. Тучей! Он бежит, башкой мотает, лапами обтирается, по земле катается, снова бежит, только пятки сверкают. Так что мне тут и ружья не надо, пчелы любого чужака прогонят, — смеется пасечник.
Груженые медовыми рамками, мы отошли от пасеки совсем недалеко, каких-нибудь полтора десятка шагов, а Михаил уже снимает накомарник и расстегивает воротник.
– Все, отделили пчел от меда, — улыбается он. — Приключение закончилось, начинается работа.
Омшаник, где зимуют пчелиные семьи, на лето приспособлен под цех заготовки меда. В просторной комнате рядками стоят промытые стеклянные банки, чаны и короба для обработки рамок, и — сердце промысла: медогонка. Специальный прибор. Что-то вроде центрифуги, в которой закрепляют соты. Центрифуга крутится, мед под действием центробежной силы вытекает из восковых ячеек. Потом остается только разлить его в подходящую тару.
И бак, и чаны, и короба приспособлены для обработки типовых рамок, все размеры подогнаны буквально до миллиметра. Соты ложатся в них мягко, но без люфтов.
– Распечатывать рамку — дело тонкое. Тут только смотри и вникай, — делится пчеловод опытом. — Нож у меня под это дело специальный. Очень тонкое лезвие и очень-очень острый. Чтобы когда внешний слой воска срезаешь, структуру сот не попортить. Чтобы рамку можно было в улей вернуть. Если получится все как надо, она в медогонке не сломается, а пчелам потом силы и время на строительство новых сот тратить не придется.
Селиверстович очень аккуратно снимает с рамок пчелиные «печати». Тончайший слой воска вперемешку с каплями меда стекает в чан. Этот мед называется «забрус». Его нельзя заготовить много и, как любой дефицит, он ценится чрезвычайно высоко. На рынке его вовсе не найти, так что о его существовании широкой общественности не известно. А вот прополис — штука знаменитая. О его целебных свойствах знают многие, но мало кто видел, как его собирают: Михаил специальным лезвием соскребает с внешней стороны рамки крохотные кусочки темного цвета. С каждой рамки набирается кусочек размером едва с горошину.
– На-ка, пожуй, наберись здоровья, — протягивает мне пасечник свежайший натурпродукт. Вкус у прополиса, когда он в таком, первозданном виде, мягко говоря специфический. Жуется, как жвачка, и не кончается. Тешу себя мыслями о несомненной пользе и грядущем богатырском здоровье.
– Для перги рано еще, а то я бы тебе показал, как перга выглядит. Это надо через недельки две, на Медовый Спас приезжать, когда основная работа пойдет по медогону, там и перга будет. Она — в глубине улья. Пыльца цветочная — тоже ценная штука. Очень полезно для здоровья. И вообще это целая наука — что нам дают пчелы и как это можно использовать, — рассказывает пчеловод. — Да и сами пчелы: пчелиным ядом в умеренных количествах отлично можно лечиться. Особенно если хондрозы, радикулиты. Меня вот, бывает, после баньки продует, спину простреливает, так я на больное место пару пчелок посажу и никаких мазей не надо. Натуральная аптека — вот она, рядышком.
Медогонки бывают и ручные, с обычным ременным приводом, но Селиверстович ради экономии времени приладил к своему станку электромотор. Четыре очищенные и подготовленные рамки можно освободить от меда буквально за десять минут. И все равно — получается долгий и кропотливый труд.
– Я принципиально беру только печатные рамки. Только зрелый, сильный мед. С ними, конечно, возни очень много. Долго ждать, долго обрабатывать, распечатывать, обрезать. Обычно люди так не делают. Многие пчеловоды считают нормальным, когда подкарауливают, чтобы мед в сотах уже был, а печатей еще пчелки не успели поставить. И тогда его и забирают. Легче так. Можно одну рамку по три раза за сезон прогнать через медогонку. Но и качество получается соответствующее. Куда такой мед? Поскорее на рынок, чтобы он не скис. Дать его скорее. Или на медовуху. Если бы я так делал, я бы по пять фляг за день мог качать. А зрелый мед — он густой, тяжелый, его надо из сот практически выколупывать. Я если за день флягу надою — уже хорошо, — рассказывает Селиверстович, пока рамки проходят через процедуру выгонки меда.
– А как по внешним признакам отличить хороший мед от плохого? На том же рынке, например?
– Ну, тут есть тонкости. Конечно, кто разбирается, он на вкус отличить сможет. У меда не должно быть даже отдаленного привкуса кислинки. Если с кислинкой, значит, или падевый, или незрелый, или с водой намешанный, или пчел сахаром подкармливали. А еще он должен наливаться «с горочкой».
– Это как?
– А вот погляди, — демонстрирует мне пчеловод, открывая сток медогонки и позволяя меду стекать в банку. — Льешь мед тонкой струйкой и смотришь, насколько он вязкий. Если он густой, правильный, значит, внизу струйки он будет сначала горкой вставать над поверхностью, а потом только растекаться.
– А если мед совсем густой, крупянистый?
– Тогда, скорее всего, он засахаренный. Или старый, прошлогодний, или пчелы опять же подкормленные сахаром. Есть очень немного сортов меда, которые такими крупенчатыми и должны быть. И в наших краях такого меда не делают. У нас вот: таежный. Густой, темно-янтарный, прозрачный. Редко где есть липовый. Да и все, пожалуй.
– А разные сорта трав, с добавлением маточного молочка? Ведь какого только не предлагают, когда на рынок приходишь?
– Ну, если бы тебе надо было мед продавать, причем поскорее да желательно подороже, ты бы, поди, и не такое придумал, правда? — смеется пасечник, подставляя под медовую струю новую чистую банку.
Пытаюсь подсчитать трудозатраты: на обработку всего одного корпуса улья (это 10 рамок) у нас двоих ушло около четырех часов. В одиночку получилось бы и того дольше. 40 ульев, в каждом — не меньше 4-5 корпусов.
– Полторы тысячи рамок за сезон, — угадал ход моих мыслей Селиверстович. — И это только когда медогон. Плюс за пчелами же надо ухаживать. Следить. Холить и лелеять. Тут бывает, что и продохнуть некогда. Даже зимой: обычно люди думают, что пчелы спят, а мне за ними надо следить, омшаник греть. Я каждый день хожу, слушаю стетоскопом ульи. Гудят — все нормально, сильно гудят — что-то не так, надо спасать. Совсем не гудят — вообще беда.
– Какая-то совсем несладкая жизнь у пчеловодов получается.
– Ну… Это как сказать, как сказать, — смеется Селиверстович, зачерпывая из миски пригоршню забрусового меда. — Бывают в моей жизни очень даже сладкие моменты!
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
